себе неясный компот из перенасыщенной заварки, именуемой там чаем, чей некачественный заварной купаж будет забивать мои внутренние механизмы и нежные чешуйки? О, Сотворитель, я стану неухоженным, больным… я состарюсь на две сотни лет за один месяц – я слышал, слышал, как это бывает! Меня ждет гибель, мучительное, растянутое во времени умирание души, за которым последуют болезни тела и тоска души, черная, из какой невозможно вернуться.
Или… меня станут сдавать в аренду. Вот в эти вот стаканы-гробы, чтобы какая-то толстая барышня или слюнявый ребенок прихлебывали, пуская туда текущие на морозе сопли… Я скоро умру. Меня предали смерти.
– Эй, дружок, далеко ты собрался? – спросил меня, взяв в ладони, парень как раз в тот момент, когда, перебирая лапами изо всех сил и низко стелясь брюшком к столешнице, я уже почти добрался до края стойки. – Поверь, у тебя будет лучшее назначение на всей черной и белой земле!
Я рванулся, сражаясь за жизнь, я укусил его, но в итоге все равно оказался внутри стакана. Я крикнул, еще в полете, что это похищение, что это противозаконно, что я буду жаловаться в Центр!
Но вот мгновение агонии прошло, и меня принял в свои объятия хранивший тепло родного кафе, насыщенный трогательными воспоминаниями о череде мягких вечеров напиток, сделанный на прощание госпожой Гейраанн. С первым же вздохом я по привычке аккуратно пропустил через себя чай с нежной, кроткой заботой и чопорной щепетильностью. Мои насытительные чешуйки по простой привычке движений, без моего внимания, а потому со стоящей выше моих истощенных душевных сил заботой обо мне самом нагрелись, вобрали в себя небольшую часть напитка и выпустили его назад, в стакан, словно приласкав этим мое последнее воспоминание о доме.
А потом я понял, что это в последний раз – этот чай вокруг, этот знакомый выбор воды и этот почерк мастерицы в прогреве стенок чашки: все уходит, все это невозвратимо! Крышка-непроливайка надо мной закрылась.
И я заплакал, потому что больше не мог терпеть растущее отчаянье; потому что, оставшись в полной темноте, мог себе это позволить, и отчасти оттого, что входящая в моду зимняя чайная карамель еще не проникла на массовый рынок, а мне уже не терпелось попробовать насыщение с солеными полутонами.
Глава вторая: про чай
Наружу из термостакана меня позвали быстро, не прошло и получаса. Напиток к этому времени остался благодаря моей заботе совершенно неизменным, и испивающий его высоко бы оценил мое мастерство, если бы, конечно, этот самой испивающий хотя бы раз чай попробовал! Но паренек, для которого приготовили этот уникальный напиток, даже не пригубил. Пусть бы из праздного интереса. Это обижало и раздражало меня.
Когда я услышал сначала нестройный, не несущий в себе никакой информации стук по стенке, только со временем более-менее обозначившийся в мое имя, я лежал на дне стакана, добросовестно сложив лапы и выправив идущий по хребту гребень строго на северо-запад. Я, когда меня позвали, выполнил свои обязанности как следует, хотя и чувствовал, что действия эти бессмысленны. Впрочем, возможно, это была (с технической точки зрения) моя сама лучшая работа за всю жизнь, поскольку ни до, ни после этого ужасного вечера ни один напиток от приготовления до исчезновения не остался в своем совершенно – до сотой доли градуса, до десятой единицы насыщенности – неизменном виде.
Итак, после того, как меня позвали, а крышку, вопреки технологии использования термосберегающих стаканов, открыли полностью, я послушно вскарабкался по стенке вверх и вынул из чая голову, уповая на то, что горячий напиток сбережет меня от любых термических повреждений шкуры. Кстати, я совершенно, совершенно не мог полагаться на то, что там, на этом новом, чуждом мне назначении, найдется хоть кто-то, кто позаботится о моих нежных внутренних механизмах, требующих частых технических обслуживаний.
– Вы… видели когда-нибудь снег? – спросил меня экзальтированный юноша.
– Почему вы не пьете чай? – строго спросил я его, сверкнув при этом глазами, и злился я вовсе не в шутку.
– Ну, я… – замялся молодой механоид и далее, вследствие сказанных им слов, исчез из моей жизни, перестал быть мною воспринимаем, приравнял себя к пустому месту, ведь шедевр госпожи Гейраанн он воспринимал исключительно как спецжидкость для транспортировки меня, а все потому, что… Он. Не любил. Чай!
– Вы… что, вы не любите чай? – переспросил я, не вполне веря ушам.
– Наверное, не в той степени, чтобы вы оставались довольны, однако я все равно хотел бы… – он запнулся о мой ставший совершенно ледяным взгляд, но преодолел это мимолетное оцепенение, отдав знак внимания в сторону чего-то за мой спиной, – показать ваш новый дом. Я часто прихожу сюда, чтобы посмотреть на стадион с высоты. Это удивительное зрелище, потому что стадион очень красивый.
Я вздохнул, повернул устало голову и подобрался к другой стенке стакана, только чтобы сделать вид, что оценил это бестолковое здание. Юноша замолчал. Я направил взгляд туда, вниз по холму, на залитый ночными огнями город и… я мог вернуться? К работе? Мог ли я теперь?..
Итак, перед моими глазами предстал стадион. Огромный и дурацкий овал, мрачно нахохлившись, громоздился посреди равнинной части города. Блямба, нарушавшая собой идеальный пейзаж, составленный ладными ровными восьмиугольниками жилых домов. Какой бы красивый получился пейзаж из аккуратных оранжевых крыш и верховых магистралей без этой дурынды в центре!
– …И вот я подумал: а вдруг вы никогда раньше не видели вблизи снег, – выразил бессмысленную мысль юноша.
Я сообщил ему:
– Видел.
– Я понимаю, что сейчас вам неуютно и даже, возможно, неприятно думать о вашем новом назначении по работе, но не стоит беспокоиться: судьба ваша у нас сложится как нельзя лучше, и вы бесконечно полюбите девушку, на чье благо мы наши совместные усилия и соединим.
– Так, давайте отсюда подробнее, – я обернулся на него, оставляя вне поля зрения убогое зрелище нарушенной городской архитектуры. – Меня купил не стадион?
– Нет, – ответил молодой механоид почти смущенно, – у вас назначение ко мне лично.
– Что? – не полностью осознал я соль злой иронии. – Ты купил целого чайного дракончика себе одному?!
– Ну не совсем одному, но в целом, с точки зрения Центра, да, – озвучил этот непонятный молодой механоид какую-то феерическую фантасмагорию.
Я присмотрелся к нему и уточнил:
– Да ты хоть представляешь, сколько это может стоить?
– Ну… почему «представляю»? Я точно могу сказать, я же уже четыре месяца ничего не ел, – сказал парень, отдав мне знак неопределенности, а потом добавил, видимо,
